ГЛУБОК СМЫСЛ ПРИРОДЫ
Федор Александрович Васильев 

(окончание главы) 

Ф. Васильев. Берег Волги после дождя. 1871 г.Огромную роль в формировании художника сыграли живые, непосредственные впечатления: наблюдения природы, жизни простого русского человека, а также осмысление всего этого с точки зрения законов мироздания.

...Волга — символ России. Вот к этой великой реке и направились четыре молодых человека, в том числе Федор Васильев и Илья Репин. Последний прекрасно описал поездку в своей книге «Далекое близкое».

Хотя Репин и был на шесть лет старше, он с удовольствием и пользой для себя советовался с Федором, в суждениях которого его всегда поражал «какой-то особый вес».

Васильев к тому времени был одним из лучших мастеров пленэра в русском искусстве. Репин писал: «Не прошло и недели, как мы взапуски, рабски подражали Васильеву и до обожания верили ему. Этот живой блестящий пример исключал всякие споры и не допускал рассуждений; он был для всех нас превосходным учителем».

На глазах товарищей-спутников ярко раскрылась удивительная натура Федора, его способность безотчетно отдаваться новым впечатлениям: «Он поражал нас на каждой мало-мальски интересной остановке. В продолжение десяти минут, если пароход стоял, его тонко заостренный карандаш с быстротой машинной швейной иглы черкал по маленькому листку его карманного альбомчика и обрисовывал верно и впечатли­тельно целую картину крутого берега с покривившимися над кручей домиками, заборчиками, чахлыми деревцами и остроконечными коло­кольнями вдали... Все ловит магический карандаш Васильева: и фигурку на ходу, и лошадку на бегу, до самой команды парохода «Отдай чалку»!».

Особенно удивляла Репина мгновенность творческой реакции Васильева на все окружающее, процесс его работы, порождаемый исключительной впечатлительностью и романтической восторженностью. Илья Ефимович так описывает ночную остановку их парохода в Плесе, маленьком городке, расположенном на гористом берегу в верховьях Волги: 

«Была уже ночь, лунная, теплая, летняя. С Васильевым мы как-то спелись: быстро узнавали, долго ли стоит на пристани пароход, и сейчас же на берег наверх, подальше, места смотреть.

Ф. Васильев. Перед дождем. 1869 г.Луна, как и искусство, очаровывает нас, обобщая формы, выбрасывая подробные детали. Много подробностей берет она в тени, много предметов заливает своим серебряным светом, и вот, может быть, самые пошлые днем места теперь кажутся необыкновенно таинственными...

— Посмотри, какие звезды! — говорит  Васильев.— Бездонное небо и какая широта, туда, вдаль за Волгу! А над всем творец... Помнишь «Якова Пасынкова»? Ах, отсюда необходимо зачертить этот мотив! Какая красота! Но вот досада,— вскрикивает он,— я забыл свой альбомчик...

— Возьми,— предлагаю я свой,— но неужели ты видишь при луне?

— Дай, дай! — И он быстро чертил и прекрасно зарисовывал выступ садика над обрывом. Этот набросок есть у меня в альбомчике того времени.

После этого наброска на Васильева нашло какое-то вдохновение, та истинная поэзия чувства, которая даже не поддается никаким словам...»

Результат поездки на Волгу — огромный запас впечатлений и множество рисунков, акварелей, а также несколько пейзажей, выполненных маслом. Это изображения волжских берегов, плотов, лодок и барок, бурлаков, прибрежных монастырей и церквей, лагун и речных долин... Кроме того, многое из увиденного зафиксировала необыкновенная зрительная память художника. В дальнейшем своими волжскими впе­чатлениями он пользовался при создании таких полотен, как «Крестьянское семейство в лодке», «Вид на Волге. Барки», «На плоту», «Волжские лагуны».

Воспоминания Репина удивительно ярко, выпукло, точно воссоздают образ Федора Васильева, которому тогда оставалось жить всего три года.

Они, эти воспоминания, как бы вызывают из небытия образ необыкновенного человека...

Ф .Васильев. Барка и лодки у берега. Графитный карандаш. 1870 г.

«Васильев не ложится. Он взял альбом побольше и зарисовывает свои впечателения Цаевщины. Прелестно у него выходили на этюде с натуры эти лопушки на песке в русле Воложки. Как он чувствует пластику всякого листа, стебля! Так они у него разворачиваются, поворачиваются в разные стороны и прямо ракурсом на зрителя. Какая богатейшая память у Васильева на все эти даже мельчайшие детали! И как он все это острым карандашом чеканит, чеканит, как гравер на медной доске!.. А потом ведь всегда он обобщает картину до грандиозного впечатления... И как он это все запоминает? Да, запоминать-то еще не штука, вот и я помню — сорок четыре года прошло,— но выразить, вырисовать все это на память! Да еще примите во внимание, сколько мы с ним отмахали веслами сейчас! У меня прямо глаза слипаются, я засыпаю.

Просыпаюсь... а лампа все горит, и сам Васильев горит, горит всем существом ярче нашей скромной лампы... Вот энергия! Да, вот настоящий талант! Вот он, «гуляка праздный», по выражению Сальери. Да, это тот самый франт, так серьезно думающий о модной прическе, о щегольском цилиндре, лайковых перчатках, не забывающий смахнуть пыль с изящных ботинок на пороге к мировому. Зато теперь он в полном самозабвении; лицо его сияет творческой улыбкой, голова склоняется то вправо, то влево; рисунок он часто отводит подальше от глаз, чтобы видеть общее. Меня даже в жар начинает бросать при виде дивного молодого художника, так беззаветно увлекающегося своим творчеством, так любящего искусство! Вот откуда весь этот невероятный опыт юноши-мастера, вот где великая мудрость, зрелость искусства... Долго, долго глядел я на него в обаянии. Дремал, засыпал, просыпался, а он все с неуменьшающейся страстью скрипел карандашом...

Ф. Васильев. Барки у берега. Раки. 1870 г.Все более и более острыми розовыми иглами лучится наша лампочка перед Васильевым. Он едва слышно насвистывает мотив из «Патетической сонаты» Бетховена. Он обожает эту вещь; начал  одним пальцем
разучивать ее и наконец знал в совершенстве всю наизусть».

Не правда ли, яркий портрет художника!? Человека образованного, знающего и любящего искусство, страстно влюбленного в свою профессию, боготворящего приро­ду. Следящего за собственной внешностью, манерами и к тому же самозабвенного труженика.

В 1871 году Васильев создает свою знаменитую «Оттепель», которая стала своего рода рубежом перед завершающим периодом его творчества. В «Оттепели» художник опоэтизировал простоту обыденной сельской природы.

Столь невзрачный, грустный пейзаж, да еще в пору жестокой распутицы, когда небо будто чугунное, а снег пропитался водой и грязью, когда  кривые почерневшие избы кажутся непригодными для жилья, а одинокие путники — бездомными, вряд ли мог прийтись по вкусу поклонникам рафинированных салонных ландшафтов. Вместе с тем сколько в этой картине заключено глубины и силы возвышенных чувств, готовых раскрыться любому, кто в нее всмотрится!

Работая над «Оттепелью», Васильев много и подолгу изучал зимнюю природу. По-видимому, это и послужило причиной его простуды, приведшей к развитию неизлечимой болезни.

В 1871 году Федору чуть было не пришлось уйти в рекруты, а это означало полный разрыв с искусством. Спасли друзья — Крамской, Ге, Мясоедов, которые внесли крупную сумму денег под залог, а также поступление в Академию художеств,— ее ученики освобождались от воинской повинности.

Ф. Васильев. В Крымских горах. 1873 г.Учеба в академии оказалась недолгой: в феврале он был туда зачислен, а в мае оставил занятия и уехал из Петербурга. Причина — запущенная простуда при слабых от рождения легких и тяжелое нервное расстройство. Появились зловещие признаки туберкулеза.

Васильев поселился в Харьковской губернии, рассчитывая вернуться в Петербург к осени. Однако ему стало еще хуже, и пришлось перебраться в Крым. Так начался последний, двухгодичный, период и творчества и жизни художника.

Он обосновался в Ялте. Поначалу очень трудно привыкал к чуждой ему природе и непривычным условиям жизни. Лишь только море сразу пленило простором и какой-то «певучестью». Очень поддерживала дружба и переписка с Крамским.

Вернувшись из Ялты в Петербург, Иван Николаевич писал: «Знаете, по правде сказать, я тут-таки частенько вспоминаю, точно сон, пребывание мое в Крыму... Но волны, вот как живые стоят передо мной, валы так и заворачиваются, так и шумят, шельмецы, а Федор Александрович всех их чертит, да по законам физики старается уразуметь...»

Крамской был вдвое старше Васильева, однако разница в возрасте не мешала дружбе — глубокой и прочной, искренней и чистой. Сдержанный по натуре Крамской признавался молодому человеку: «Жизнь моя не была бы такая богатая, гордость моя не была бы так основательна, если бы я не встретился с Вами в жизни... Вы — точно часть меня самого, и часть очень дорогая, Ваше развитие — мое развитие. Ваша жизнь — отзывается в моей...»

Первое время крымская природа казалась Федору слишком пышной, яркой, приторно красивой. Сказалось это и на его картинах, поначалу несколько поверхностных, иногда даже с фальшивыми нотками.

Он постоянно тосковал по родному северу, по русским долинам, лесам, пригоркам, проселочным дорогам: «Как перейдешь к таким воспоминаниям, чудятся серые ивы над ровным с камышами прудом, чудятся живыми, думающими существами... Если бы мне сию минуту перенестись в такое родное место, поцеловал бы землю и заплакал. Ей-богу, так! Глубок, глубок смысл природы, если его понять кто может».

Ф. Васильев. Крестьянин с хворостом на горной дороге. Фрагмент. Графитный карандаш, растушевка. 1871 - 1873 гг. Рисуя морской прибой, бухту, горы, Васильев лишь острее ощущал тоску по России. Вот тут он и обратился к своей зрительной памяти, к запасу впечатлений, накопленному за минувшие годы. Он задумал полотно, изображающее утро над болотистым местом. Внутренним взором видел эту картину: «О болото, болото! Если б Вы знали, как болезненно сжимается сердце от тяжкого предчувствия. Ну, ежели не удастся мне опять дышать этим привольем, этой живительной силой просыпающегося над дымящейся водой утра? Ведь у меня возьмут все, все, если возьмут это. Ведь я, как художник, потеряю больше половины».

В 1872 году он написал «Мокрый луг». Мотив удивительно прост: болотистая заводь с топкими берегами, по левую от нее сторону протянулся обрывистый косогор, справа, в глубине широкой низины — два развесистых дерева, вдали сквозь дымку проглядывает полоса леса.

На первом плане почти с ботанической точностью изображены растения средней полосы России.

Только что прошла мглистая грозовая туча, основательно промыв зелень, землю, воздух. Как легко дышится после летнего шквального ливня, как радуешься, предвкушая тот миг, когда ослепительное солнце отразится в мириадах капель на траве и листьях!

Торжественный, величественный пейзаж рождает ощущение молодой буйной силы. Общее впечатление от него И.Н. Крамской назвал грандиозным. Это не только обобщенный образ земли; это — вдохновенный порыв к свободе и счастью, трепетное признание родине в любви.

«Мокрый луг» — лучшее произведение Федора Васильева, один из шедевров русской да и мировой пейзажной живописи. Если в «Оттепели» можно уловить, по словам самого мастера, отголоски декоративности и «симпатичности», то в этом новаторском полотне, как отметил Крамской, «ни одной стороны традиционной нет, ни одного патентованного эффекта».

Так внешне бедный мотив смог воплотить целый мир мыслей и чувств художника, став символом Отчизны.

Ф. Васильев. Деревенский пейзаж. 1869 г.В пору создания «Мокрого луга» Федору Александровичу Васильеву было всего двадцать два года...

Лучшие произведения художника предвосхищают пейзажи И.И. Левитана, великого мастера выражения тончайшей гаммы чувств средствами пейзажа. Исаак Ильич безмерно ценил творчество Васильева, пристально изучал его наследие, стремился привить любовь к нему у своих учеников.

Художник И.Э. Грабарь вспоминал, как Левитан, бывая в доме своих московских друзей, у которых висело на стене полотно Васильева «Перед грозой», «просил пододвинуть к картине стол, ставил на него стул и часами сидел перед картиной, внимательно вглядываясь в нее».

Васильев скончался 24 сентября 1873 года в Ялте, «на пороге новой фазы развития своего таланта, очень оригинальной и самобытной». Выражая мнение наиболее мыслящих и культурных людей России, И.Н. Крамской считал, что русская школа потеряла в нем гениального художника.

 1   2

к содержанию