«КАК У ЛЕВИТАНА!»
Исаак Ильич Левитан
(окончание главы)
Самый первый из дошедших до нас — небольшой пейзаж «Солнечный день. Весна» (1876—1877). Он написан на основе натурных этюдов маслом и акварелью. Юноша тщательно прорисовывал предметы, всматривался в подробности, любовно повествуя о сельской жизни среди скромной, неброской природы. При всей еще «протокольности» изображения, здесь много лиризма, интимной камерности, светлого настроения. Мотив — простой, обыденный, но в то же время и поэтический — по содержанию и духу сродни саврасовским пейзажам, воспевающим единство человеческого жилья с природой.
«Вечер», «Летний день. Пчельник», «Осень. Дорога в деревне» (все написаны в 1877 году) уже своими названиями свидетельствуют о том, что Левитана прежде всего привлекает состояние природы в различное время года и дня.
Смелость и искренность чувств, безмерная любовь к природе, увлечение работой на натуре, во время которой зрела творческая индивидуальность, оттачивались мастерство, колористический дар, вскоре принесли первый большой успех: картина «Осенний день. Сокольники» (1879) была приобретена с ученической выставки П. М. Третьяковым.
Ненастный, тихий, щемяще-грустный день. Трава поблекла, потемнел лес, разбухли от влаги сизые тучи.
Аллея, удаляясь от нас, словно спешит раствориться во влажной дымке. Лишь одинокая женская фигура движется нам навстречу. В этом контрасте направлений, создающем композиционную уравновешенность, заключена особая, неизъяснимая красота.
В картине дивно сгармонированы краски — свежие, чуть приглушенные, рождающие ощущение сырого прохладного воздуха, мерцания неяркого света, шуршания листвы и шепота ветра в сосновых вершинах.
Левитан оставляет прежнюю манеру тщательной отделки изображения, выписывания деталей и, обращаясь к широкому письму, стремится передать настроение пейзажа и собственное к нему отношение. Будучи еще учеником училища, он выступил как новатор лирического «пейзажа настроения».
После увольнения Саврасова Левитан хотел было перейти в Академию художеств, но возвращение из Петербурга разочарованного академической системой К. А. Коровина удержало его от этого шага. Подошло время прощания с училищем.
Коровин об этом вспоминает:
«Вскоре я получил серебряную медаль за живопись. Левитан тоже. В училище состоялся торжественный годичный акт. В огромном чудесном зале Растрелли за большим столом сидели члены Художественного общества и преподаватели... Выдавали дипломы школы и награды.
Меня вызвали. Долгорукий вынул из коробки медаль и передал Голицыной, а та положила блестящий кружочек в протянутую руку в белой перчатке... Долгорукий передал мне два запечатанных конверта. После этого я отошел к ученикам и видел, как Левитан тоже получил медаль и конверты.
Церемония окончилась. Мы оба с Левитаном, удалившись в угол натурного класса, вскрыли конверты: в них оказались дипломы на звание художника и потомственного почетного гражданина. В других конвертах были бумажки по сто рублей, совершенно новые.
Мы тотчас поехали к Антону Павловичу Чехову — звать его в Сокольники. А.П. Чехов посмотрел на наши медали и сказал:
— Ерунда! Не настоящие.
— Как не настоящие! — удивился Левитан.
— Конечно. Ушков-то нет. Носить нельзя. Вас обманули — ясно.
— Да их и не носят,— уверяли мы.
— Не носят!.. Вот я и говорю, что ерунда. Посмотрите у городового, вот это медали. А это что? — Обман».
В 1885—1886 годах Левитан набросал маслом этюдный портрет Чехова — свободно, живо, выразительно передал одухотворенность, душевную глубину, человечность писателя, с которым его навсегда связала духовная близость, большая искренняя дружба.
...Исаак Ильич, как и художники, его современники, много путешествовал, бывал и в Крыму, и в Италии, Франции, Швейцарии, Германии. Но всюду ему грезилась Россия, ее скромная, задушевная природа. Звали домой березовые рощи и волжские плесы, тихие обители и вечерние звоны, мартовские синие тени на розовом снегу и праздничные краски золотой осени. Он умел видеть в пейзаже его истинную суть и красоту — в самом обыденном, затоптанном и «засмотренном» открывал для себя, а главное — для других новое, свежее и прекрасное. Хотя, казалось бы, что привлекательного в полусгнивших досках, куче бревен, в серых постройках, корявых деревьях?..
Ничего не приукрасив, Левитан запечатлел все это. Только разглядел гораздо больше, чем многие: траву, пламенеющую в лучах солнца и прохладно-изумрудную в тени; дорогу в голубых рефлексах; водяное зеркальце, пускающее блики под старый неказистый мостик; листву в дымке теплого дня. Все полно жизни, ощущения близкого присутствия человека. Пронизанный светом и словно его излучающий, этюд «Мостик. Саввинская слобода» (1884) ласкает душу лиризмом, греет сердце любовью, которая водила кистью живописца.
Через восемь лет Левитан написал «Владимирку» (1892). Это не просто прекрасное по живописи полотно, а скорбная, величественная поэма. Часто увлечение тем или иным пейзажем приобретало у художника особое внутреннее содержание после того, как он узнавал о связанных с ним легендах, сказаниях, поверьях, исторических фактах. Так было и с «Владимиркой».
Летом 1892 года Левитан жил в деревне Городок близ станции Болдино Нижегородской железной дороги. Приятельница художника Кувшинникова вспоминает: «Однажды, возвращаясь с охоты, мы с Левитаном вышли на старое Владимирское шоссе. Картина была полна удивительной тихой прелести. Длинное полотно дороги белеющей полосой убегало среди перелеска в синюю даль... Все выглядело таким ласковым, уютным. И вдруг Левитан вспомнил, что это за дорога...
— Постойте. Да ведь это Владимирка, та самая Владимирка, по которой когда-то, звеня кандалами, прошло в Сибирь столько несчастного люда».
Кувшинникова цитирует далее строчки из стихотворения А. Н. Толстого «Колодники», пришедшее Левитану на память, и заканчивает: «И в тишине поэтической картины стала чудиться нам глубокая затаенная грусть. Грустными стали казаться дремлющие перелески, грустным казалось и серое небо». В этом пейзаже Левитан чудесным образом соединил эпическое с лирическим. Просторы, синие дали, за которыми угадывается такая же бесконечная ширь, захватывают дух и одновременно рождают скорбное настроение, тяжелые думы.
За свою недолгую жизнь Исаак Ильич успел создать такие незабываемые картины, как «Вечер на Волге» (1888), «Березовая роща» (1895—1899), «Вечер. Золотой плес» (1889), «После дождя. Плес» (1889), «У омута» (1892), «Вечерний звон» (1892), «Над вечным покоем» (1893—1894), «Свежий ветер. Волга» (1891—1895), «Март» (1895), «Золотая осень» (1895), «Весна — большая вода» (1897), «Бурный день» (1897), «Сумерки. Стога» (1899), «Летний вечер» (1900). Его последняя, незавершенная работа — монументальное полотно «Озеро. Русь» (1899—1900). Автор капитального исследования о пейзажисте А.А.Федоров-Давыдов пишет:
«Картина «Озеро» принадлежит к замечательным творениям Левитана, хотя он сам и остался ею не удовлетворенным... Это — Россия, какой она может быть в счастливые минуты и какой она должна и достойна быть. Это — природа в своей шири и красоте, свидетельство того, что именно счастье и изобилие, а не бедность, смирение и страдания являются правдой жизни, ее нормой и естественным порядком вещей. Это — то выражение в красоте природы веры в будущее, утверждение достойной человека жизни, которое мы видим в творчестве Левитана и в чем оно особенно близко и родственно творчеству его великого друга и современника А. П. Чехова. В своей «лебединой песне» Левитан вновь утвердил те идеалы, которыми было проникнуто его искусство, и оставил его как завещание вместе с теми новыми художественными проблемами, над решением которых его настигла смерть. Она застала его поистине во всех отношениях устремленным в будущее».
Если задать вопрос — что же было самым решающим в становлении Левитана-художника, то ответить, пожалуй, можно так: одаренность, горячая любовь к природе, трудолюбие, школа А.К. Саврасова. Да, юноше очень повезло с наставником, умело развившим его лучшие качества. Вряд ли Академия художеств, учись Левитан в ней, заменила бы ему мастерскую Алексея Кондратьевича.
Его талант и мастерство крепли и под влиянием В.Д. Поленова, Ф.А. Васильева, А.И. Кунджи, И.И. Шишкина, М.К. Клодта, Л.Л. Каменева, В.А. Серова и других пейзажистов как более старшего поколения, так и сверстников.
Он прекрасно знал и любил поэзию, литературу, театр. Читал наизусть М.Ю. Лермонтова, А.К. Толстого, А.С. Пушкина. Наслаждался музыкой П.И. Чайковского, С.В. Рахманинова, В.С. Калинникова, постоянно посещал концерты, оперные спектакли (конечно, в ту пору, когда стал известным и материально обеспеченным). Близко знал многих выдающихся артистов. В то же время общение с ним тоже благотворно влияло на многих деятелей культуры. Ф.И. Шаляпин признавался:
«Чем больше я видался и говорил с удивительно душевным, простым, задумчиво-добрым Левитаном, чем больше смотрел на его глубоко поэтические пейзажи, тем больше я стал понимать и ценить то большое чувство и поэзию в искусстве, о которых мне толковал Мамонтов... Я понял, что не нужно копировать предметы и усердно их раскрашивать, чтобы они казались возможно более эффектными,— это не искусство. Понял я, что во всяком искусстве важнее всего чувство и дух — тот глагол, которым пророку было повелено жечь сердца людей. Что тот глагол может звучать и в краске, и в линии, и в жесте — как в речи. Я сделал из этих новых для меня впечатлений надлежащие выводы для моей собственной работы в опере».
Определенную роль сыграло общение Левитана с учеными, например с физиком П.Н. Лебедевым, физиологом и ботаником К.А. Тимирязевым.
Вся жизнь его прошла в поисках, размышлениях, непрестанной работе. Всегда оставаясь самим собой, в мире искусства он принимал лишь те явления, которые были близки ему как творцу. Так, в конце жизни Левитан испытал влияние импрессионистов. А литературное воздействие «чеховского» пейзажа дополнилось «бунинским» и «горьковским».
Художником-профессионалом Левитан стал еще будучи воспитанником училища. Картина «Осенний день. Сокольники» — начало его, левитановской, песни — новой, неповторимой. С годами песня крепла, мелодия обогащалась новыми оттенками. Она звучит в каждом, кто знает и любит творчество дивного живописца. Недаром, восхищаясь каким-либо уголком природы, мы говорим: «Как у Левитана!»
1 2