Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

 

А.Д. АЛЕХИН
НУЖНА ЛИ ГРАМОТА ТВОРЦУ?

(страница 2)

 

Моцарт и Паганини, Пушкин и Лермонтов, Дюрер и А. Иванов... В детские годы они великолепно сочиняли, исполняли, писали. Ими восхищались, но не потому, что воспринимали их творчество как «детское искусство». Ими восхищались потому, что они уже не уступали взрослым профессионалам, но были еще такими юными. Иначе говоря, к их таланту подходили с критериями «взрослого искусства». 

В одной из телепередач учитель юного скрипача Вадика Репина, поражающего мастерством и зрелостью исполнения сложнейших сочинений, сказал, что главной своей задачей ставит изживание у него инфантильности. Да, в музыке, литературе инфантильность обычно не приветствуется. 

Искусство есть только одно. Настоящее, высокое, профессиональное. Иногда нам нравятся красивые примитивы, «безголосое» несложное пение не только своей искренностью. Создается иллюзия доступности искусства, дескать, и мы сами способны не хуже изобразить или спеть нечто подобное. Подлинный ценитель искусства восхищается высоким совершенством произведений литературы, музыки, живописи, гордясь тем, что человек может создавать столь поразительные шедевры. 

Ребенок, как бы он ни был одарен, всегда находится лишь в самом начале пути к вершинам, а путь этот длится до конца жизни. Ведь ни Леонардо да Винчи, ни Рафаэль, ни Тициан не считали, что совершили все возможное. В «Поучениях Птахотепа», написанных древними египтянами сорок пять веков назад специально для тогдашних школьников, сказано: «Искусство не знает предела. Разве может художник достигнуть вершин мастерства?» 

И потому нелепо говорить о «детском искусстве», создаваемом без особого труда, без жизненного опыта, а следовательно, без образного отражения действительности с позиций определенного эстетического идеала. 

Каким образом восьмилетний ребенок может совершить образное открытие жизненной правды, если он еще не в состоянии понять сущности происходящих в мире событий, осознать жизненные ситуации, общественные отношения, характеры и переживания людей, будучи к тому же практически художественно неграмотным? Как может выразить свое отношение к миру, дать ему верную оценку? 

Безусловно, основным критерием оценки детского рисунка является степень его приближения к полноценному реалистическому изображению. Только этот критерий отвечает запросам самих юных художников, у которых по мере их развития формируется стремление к познанию действительности, к более полному и точному отображению предметов и явлений. 

*** 

Ученые, занимающиеся решением многих загадок памяти, не обошли вниманием присутствие у
человека двух «я». Первое, сознательное, обращено к интересам внешнего мира. Второе, подсознательное, — убежище, куда устремляется мозг, спасаясь от перенапряжения, от невроза. У второго «я» интеллект слабее, а интересы скуднее, чем у первого, хотя память может быть и превосходной. Но это память механическая, непосредственная. 

Человек, уставший от умственных занятий и приехавший отдохнуть куда-нибудь на море, в горы, на рыбалку, порой как бы преображается: оп похож на взбалмошного ребенка, забывшего обо всем на свете. И прекрасно! Врачи поощряют такие превращения: первому «я», ожидающему возвращения второго, они лишь на пользу. 

«У детей первое «я» как следует не сформировалось, у них господствует второе, которое не боится роковых впечатлений и нервных тягот, перенапряжения и эмоциональных встрясок, — пишет С. Иванов в своей книге «Лабиринт Мнемозины». — Им нет нужды искать расторможенности, поскольку обладают ею еще в полной мере. Их личность еще не обрела первого «я» как цельную личность, сформированную в законченный комплекс интеллектуальных и эмоциональных черт, окрашенных острым чувством социальной и нравственной ответственности. Лишенное настоящей индивидуальности, оно не личность, а только ее подобие. Вот почему оно легковерно и в руках гипнотизера податливо, как воск. И вот почему в борьбе с первым «я», ослабевшим не от серьезной мозговой травмы, а только от переутомления или шока, оно чаще всего оказывается побежденным. Психологи пришли к мысли о животном, досоциальном характере второго «я», о его близком родстве с теми влечениями, которые сложи­лись упас еще до появления сознательной памяти и интеллекта». 

Взрослых забавляет «юмор» детей. «И покуда разум их еще не омрачили постылые докуки жизни, — писал Бальзак, — не найдется во всем свете ничего более святого, ни более забавного, чем детский лепет, являющий собой верх наивности». Детскому лепету посвятил свою книгу «От двух до пяти» К. Чуковский. Мы понимаем, что сам ребенок ничего смешного не находит в словах, которые для нас так уморительны. Их рождает наивность в сочетании с огромным интересом к новому. А новое — абсолютно все. Тот же юмор в устах подростка — свидетельство либо недоразвитости, либо умственного заболевания. 

«...Я присела рядом с рисующими детьми. Мне бы сейчас взять кисть или карандаш и порисовать с ними, но разве душа моя не перегружена мыслями, мешающими мне быть сейчас такой же непосредственной, как они?» — писала в газете «Известия» педагог Н. Аллахвердова. И далее, анализируя экспонаты галереи детского рисунка в Ереване, заявляла: «Такие шедевры в музее — на каждом шагу». 

В изобразительном искусстве «детский лепет» хорош, когда соответствует возрасту автора. Благо, что рука рано способна ухватить карандаш или цветной мелок, что бумага легко принимает мазки гуаши или акварели, что результата долго ждать не надо — он приходит быстро, как в сказке. Это легче, чем спеть песенку: там надо запомнить мелодию, слова, иметь приятный голос и хотя бы примитивно владеть им. Это проще, чем сложить небылицу или складно пересказать увиденное в зоопарке или на празднике. А тем более — изложить письменно: ведь писать ребенок еще не умеет! 

Таким образом, рисунок условно можно назвать самой первой, относительно доступной человеку грамотой, которая позволяет в далеких от совершенства — но все-таки понятных — формах обмениваться несложной информацией, выражать свое отношение к различным явлениям окружающей жизни, к прошлому и будущему.  

Вот перед нами детский рисунок. Забавный, яркий по краскам, непосредственный. Все ли оцепят его одинаково? 

Специалист, художник-педагог обратит внимание на возраст автора, учтет, сам ли он рисовал или под влиянием взрослого, занимается ли в кружке, изостудии; определит степень одаренности, наметит путь руководства его дальнейшими занятиями. 

В то же время многие увидят в рисунке такие качества, каких на самом деле нет. Расцепят случайное как намеренное, спонтанное как интуитивное, наивное как мудрое. Здесь действует тот же механизм, что и при разглядывании облаков, морозных узоров, нагромождения причудливых скал. То есть зритель дополняет увиденное своим воображением, фантазией. 

У определенной категории поклонников детского творчества к искреннему увлечению добавляется налет эстетства. Обычно это случается с теми, кто считает себя знатоком изобразительного искусства и пришел к выводу, что такие художники, как И. Шишкин, И. Айвазовский, В. Верещагин, — лишь натуралисты, «враги» истинного творчества. В таком случае все, что отстоит дальше от натурализма, находится соответственно ближе к подлинному искусству. Следовательно, детские рисунки можно отнести к этой категории. 

Только невежды могут называть вышеупомянутых мастеров живописи натуралистами. Какой труд стоит за каждой их картиной: размышления, переживания, наброски, зарисовки, этюды, поиски композиционной выразительности, мотива, настроения, самого характерного, существенного. И если зрителю приходится меньше «дорисовывать» в картине Шишкина «Дождь в дубовом лесу», чем в каком-либо произведении, носящем обобщенный характер, то любому любящему природу она навеет дорогие образы, сложную гамму переживаний, о многом напомнит, позовет в лес, в поле, в туманные дали. 

К сожалению, многие судят о картинах смело и безапелляционно. Ну как же: вот она, картина, передо мной, я ее вижу. От того, что все «видят», и возникают огульные суждения, массовые порицания или восхваления тех или иных художников. Иногда называют мазней талантливую вещь, а перед пошло-салонной выстраиваются очереди. 

Спекулируя на этом, появляются дельцы от искусства. Одни уповают на невоспитанность вкуса части зрителей, другие — на эстетов, считающих себя крупными знатоками, а потому делающих тем более умный вид, чем непонятней картина. Вы, наверное, замечали, что перед откровенно нефигуративной живописью редко услышишь слова порицания. Зритель помалкивает, боясь проявить неведение, показаться профаном. Сложи­лось мнение, что изображать «понятно» — проще, чем «непонятно». 

В художественной критике не утихает дискуссия по поводу проблемы «правдивости формы», то есть вопроса сходства или несходства художественной формы с отображаемым явлением. «Например, если считать, что форма художественная как таковая не похожа на формы реальных предметов, то меняется почти вся система оценки искусства — и «права гражданства» в мире искусства получают не только кубизм, футуризм, сюрреализм, но и все новейшие течения современного модернизма. Ибо исчезают методологические основания для их критики. Если же обосновать, как это делают марксисты, что «форма» искусства не избирается произвольно, что она и есть отражение жизненных форм, то не только становится ясной ущербность модернизма, но и реалистические критерии оценки искусства приобретают прочную философскую базу», — пишет Б. Лукьянов в книге «В. И. Ленин и художественная критика».  

Следовательно, и к детским рисункам приложим тот же единственно верный критерий «правды формы» — с поправкой на возраст автора, степень его обученности, уровень способностей. Очевидно, что перед нами не произведения «особого рода искусства», а результат творчества ребенка. 

Упрощенческий подход к задачам художественного образования привел к серьезным разногласиям
вокруг целей и методов преподавания изобразительного искусства в средней общеобразовательной школе. Никто не отрицает, что сам предмет «изобразительное искусство» необходим. Однако для чего — учить основам грамоты, одновременно эстетически воспитывая? Или задача общеобразовательной школы — не обучать искусству, а воспитывать через искусство, как декларирует Б. Неменский в своей книге «Мудрость красоты» (М.,«Просвещение», 1988). Б. Неменский призывает не столько учить ребят основам рисования, сколько вырабатывать к нему отношение. Развивать творческие способности, фантазию и интуицию, опираясь не на рисунок и живопись, а на прикладные виды изобразительного искусства. Глав­ное, по его
мнению, чтобы дети не унывали: резали, клеили, мяли, гнули проволоку, картон, дерево, бумагу, линолеум, глину... 

Зоркость фантазии, зоркость души, нравственное и духовное развитие средствами изобразительного искусства — все это важно, конечно. Ссылаясь на то, что грамота изобразительного языка требует многих рабочих часов и опытных педагогов, Б. Неменский считает, что названные задачи решать гораздо проще — причем можно и силами наскоро подготовленных педагогов, даже если они не специалисты в данной области. 

Восхвалению идей Б. Неменского посвящена статья В. Алексеевой «Программа искусства — программа труда», опубликованная во втором номере журнала «Творчество» за 1986 год. Статья эта — возвышенный гимн экспериментальной программе, разрабатываемой Союзом художников СССР совместно с НИИ художественного воспитания АПН СССР, которая именуется «Изобразительное искусство и художественный труд». Данная программа, оказывается, готовит детей к созданию «художественного образа», в то время как раньше главной задачей уроков рисования был «технический образ», который отвечал потребностям страны в технически грамотных кадрах советских инженеров. А теперь грамота как таковая не исчерпывает современных проблем ни в искусстве, ни в технике, ни в науке. 

И вот новая программа дает, «например, возможность углубить работу с цветом на уровне элементарных требований современного цветоведения, а в совокупности совершенствует визуальное восприятие детей и подростков». Благодаря ей собственная художественная деятельность детей начинает соотноситься с «большим искусством». Короче говоря, программа — ни много ни мало — решает проблемы идейного, нравственного, творческого, культурного, эстетического воспитания. И трудового. 

О каком же труде идет речь? Об изготовлении макетов городов, зданий, интерьеров, о поделках из дерева, керамики, росписи тканей, о других всевозможных художественных ремеслах. Таких, овладение которыми не представляет сложности и не требует много времени. Основной упор в программе делается на «художественный труд», на «союз живописи, графики, скульптуры, архитектуры и прикладных искусств». Причем, по словам В. Алексеевой, художественный труд, лишенный «паспорта искусства», превращается в нетворческое ремесло, то есть производственный труд, «отторгнутый» от искусства, лишается творческого начала, составляющего его главную воспитательную ценность. Выходит, по логике ее рассуждений, любой труд, не связанный с искусством, не является творческим! 

Да, детей надо знакомить с разными видами изобразительного искусства, стремиться сделать уроки интересными, побуждающими к творчеству. Нельзя только превращать урок в развлечение, в своего рода аттракцион ради того, чтобы дети не скучали, а весело «играли» в красочки, кисточки, цветные бумажки. Надо дорожить тем временем, когда учащиеся могут рисовать карандашами, писать акварелью и гуашью, постигать основы художественной грамоты. Ведь сейчас случается, что ребятишкам внушают: «Люди вообще рисуют для того, чтобы было весело». Иногда педагоги добиваются эмоционального подъема класса, а для чего, сами не знают.

 

 

1    2    3