Глава II
ЖАЖДА СОВЕРШЕНСТВА
Альбрехт Дюрер
«...В 1471 году после Рождества Христова в шестом часу в день св. Пруденция во вторник на неделе св. Креста (21 мая) родила мне моя жена Барбара моего второго сына, коему крестным отцом был Антон Кобергер и назвал его в честь меня Альбрехтом». Эту запись внес в свою памятную книжку отец великого немецкого художника.
Всего в семье было восемнадцать детей, из них до зрелых лет дожили лишь трое. На склоне лет Альбрехт Дюрер-младший в одном из дневников он посвятил отцу такие слова: «...Альбрехт Дюрер-старший провел свою жизнь в великом старании и тяжком труде и не имел иного пропитания, чем то, которое он добывал своими руками себе, свой жене детям. Поэтому он имел немного». Сын часто изображал отца. Под старость вспоминал о нем как о человеке чистой души, терпеливом и достойном, доброжелательном к каждому...
В Нюрнберге — а именно в этом городе родился Альбрехт — было тогда несколько начальных латинских школ. Там учили и учились на латыни «тривиуму» — грамматике, логике и риторике. Мальчик ходил ближайшую от их жилища — при церкви св. Зебальда. Все семьдесят учеников этой школы были разделены на три группы, однако младшие, средние и старшие сидели в одной комнате и занимались у одного учителя. Приходили они два раза в день: утром на три часа и на столько же после обеда.
Учился Дюрер недолго и всю жизнь сожалел об этом, стремясь пополнить знания самостоятельно.
В те времена Нюрнберг был городом литейщиков чугуна, бронзы и латуни, кузнецов, оружейников, чеканщиков, ювелиров. Местные мастера умели рисовать и чертить, думать и изобретать. Могли рассчитать шаг винта, плечо рычага, наклон резца. Ремесло стремилось к союзу с искусством и науками.
Альбрехт Дюрер-старший был золотых и серебряных дел мастером. Создавал кадила, кубки, чаши, кропильницы. Для мирских целей — светильники, сосуды для благовоний, кружки, металлические бутылки. Каждый предмет требовал своего материала и своих сложных приемов.
Если заранее не вообразил работу уже завершенной, не представил, как будут сочетаться золото, серебро, драгоценные камни, то рискуешь многим. Чтобы не ошибиться, надо сначала нарисовать на бумаге — с мельчайшими подробностями. Но нельзя быть и рабом драгоценных те риалов, бояться с ним работать: осторожность должна сочетаться со смелостью, расчетливость — с дерзостью.
Альбрехт Дюрер-старший надеялся свои знания и опыт передать сыну. А чтобы постичь профессию златокузнеца быстрее, надо было как можно раньше начать ее осваивать, неустанно упражняясь. Вот почему мальчик не закончил латинскую школу. Он уже давно проводил в мастерской долгие часы. Наблюдал за работой отца и его помощников, учился держать инструмент и обращаться с материалами.
Альбрехт уже мог отличать по виду, по цвету и блеску качество золота, а главное— усвоил неукоснительное правило: никогда не фальшивить, не обманывать покупателя, который должен твердо верить слову златокузнеца, — недаром он принес присягу в верности строгим законам ремесла Замена дорогого материала дешевым, выгадывание, выкраивание, уловки — все это сурово осуждалось. Честность во всем — правило, крепко усвоенное на всю жизнь в мастерской отца.
Он научился плавить золото, переливать в чугунную форму, придавать необходимый цвет. Различал гораздо больше его оттенков, чем другие ученики. Рано приучился к бережливости — ведь даже сор, скопившийся в мастерской к концу рабочего дня, нельзя выбрасывать: его сжигают, затем тщательно ищут в золе спекшиеся золотые крупинки. И воду, в которой мыли руки, прежде чем выплеснуть из тазов на улицу, процеживают через сукно.
Без выдержки и неторопливости невозможно чеканить и гравировать: иногда приходится работать с заказом месяц, а то и больше. А какая великая осторожность нужна при сборке будущего изделия, спайке его из отдельных частей! Здесь работы хватает всем — и мастеру, и подмастерьям. Затем следует длительный процесс доводки кубка или чаши, бокала или светильника до блеска в прямом смысле этого слова.
Нужно знать свойства металлов, кислот, щелочей и других веществ, налаживать и совершенствовать свои станки, регулировать скорость вращения, подбирать угол заточки резца, силу тисков, рисовать и чертить. Определять по цвету тигля готовность металла, по запаху — достаточно ли раскален горн, по звуку щеток — пора ли кончать полировку...
В этой мастерской научишься не только приемам и операциям — поневоле выработаешь, выплавишь, отшлифуешь характер. Приобретешь такие качества, как упорство, добросовестность, терпение.
Законы профессии строго соблюдались. «Бог видит все и отовсюду»,— говорили старые мастера, будучи убеждены, что облегчить себе работу, сделать что-либо недобросовестно — значит погрешить против своего мастерства и его святых покровителей.
Однажды Альбрехт отвлекся от данного отцом задания. Взглянул на себя в небольшое тусклое зеркало. Задумался. Потом взял серебряный карандаш, точнее штифт, и начал рисовать себя. Этот рисунок, к счастью, сохранился до наших дней.
Альбрехт изобразил себя вполоборота — смело, без поправок, хотя сам материал требовал точного глаза, уверенной руки. Спрессованная палочка серебряного порошка, заменявшая в то время графитный карандаш, оставляет на грунтованной шероховатой поверхности бумаги след, который удалить невозможно.
По-видимому, тринадцатилетнего мальчика вдохновил выполненный в той же технике автопортрет отца. Оба изображения ныне находятся в венском музее «Альбертина» — одном из крупнейших собраний старинной европейской графики. И если их сравнить, то предпочтение явно будет в пользу Альбрехта Дюрера-младшего.
Рисунок отца, при всей четкости линий, словно проведенных резцом по металлу, тщательной отработке деталей, явном сходстве с оригиналом, неудачно скомпонован на листе, дробится на отдельные части, спорящие одна с другой; нет единства и в манере исполнения: местами изображение слишком линейно и суховато, местами перегружено густыми плотными тенями.
Рисунок сына хорошо скомпонован, штрихи прекрасно выявляют формы лица, характер складок одежды, волнистость струящихся волос. Портрет получился очень похожим. Впоследствии Дюрер много раз изображал себя: тот же вытянутый овал лица, миндалевидные глаза, слегка отличающиеся один от другого разрезом, вскинутые брови, продолговатый с горбинкой нос, небольшой пухлый рот, руки с длинными тонкими пальцами.
Интересно сопоставить этот графический автопортрет с выполненными через девять и четырнадцать лет. На всех художник запечатлен вполоборота, фигура расположена по одной и той же схеме — спиной ближе к левому краю картинной плоскости, в правом нижнем углу изображены руки. Перед нами как бы история возмужания, эволюция становления человека, художника, великого мастера.
Сравнение портретов свидетельствует, что изображенный — человек умный, проницательный, открытый. Осанка и выражение лица говорят о спокойном достоинстве, твердости духа, уверенности в неординарности своего предначертания. Сразу видно, что автор этих работ — один и тот же художник. В автопортрете 1498 года Альбрехт Дюрер предстает перед нами в расцвете сил, в середине своей жизни. Справа, на темном фоне, художник оставил памятку: «Это я писал с самого себя. Мне было 26 лет. Альбрехт Дюрер». Он уже много, даже очень много повидал, знает, насколько суетен, тревожен, даже страшен окружающий мир. И за внешней сдержанностью, невозмутимостью, строгостью угадываются — это выдают прежде всего глаза и руки — огромное внутреннее напряжение, одержимость своим делом: ведь позже он скажет, что вслед за Богом идет художник.
Поражает тщательность исполнения, отточенность каждой детали: складок на тонкой рубашке и на камзоле, тонких прядей золотистых волос, изломов далеких скал, что видны за окном. Моделировка лица, шеи, груди уверенная, точная, мягкая. И несмотря на обилие подробностей, главное в картине — лицо — не подчинено второстепенному, никакие мелочи не нарушают цельности изображения.
Портрет этот столь же графичен, сколь и живописен. Он словно отчеканен и доведен до полной законченности рукой гравера, каким Дюрер и являлся на самом деле... Но вернемся к его первому детскому автопортрету.
Лицо мальчика серьезно, глаза не по-детски пристальны, взгляд словно обращен внутрь самого себя. Правая рука, выглядывающая из широкого рукава, хрупкая, с длинными тонкими пальцами. Автопортрет по тем временам — дело необычное. Да еще в таком возрасте. Юный художник справился с непомерно сложной задачей. Решал ее, предельно сосредоточившись, сконцентрировав все внимание и силы, что и отобразилось в его облике.
Спустя несколько десятилетий мастер нашел свой рисунок в стопке других и отнесся к нему серьезно, надписав в верхнем правом углу: «Это я сам нарисовал себя в зеркале в 1484 году, когда я был еще ребенком. Альбрехт Дюрер».
А ведь изобразительной грамоте его никто еще тогда не учил. Разве только освоил серебряный карандаш, которым в мастерской делали эскизы будущих изделий и создавали узоры для чеканки и гравировки. Между тем Альбрехт продолжал занятия в отцовской златокузнице. Осваивая сложное ремесло, не замыкался только на нем и помимо рисования расширял свой кругозор. Каким образом? В доме соседей Пиркгеймеров было богатое собрание печатных и старых рукописных книг в кожаных переплетах с бронзовыми позолоченными застежками. Мальчик часами их листал, разглядывая красивые буквицы, с которых начинаются главы. Эти буквицы, ярко расцвеченные, образуются из стилизованных растений, фигур зверей и людей; они помещены на фоне затейливых узоров. Но особенно привлекали Альбрехта гравюры.
На той же Крепостной улице, где жили Дюреры, находилась самая большая и самая известная в городе мастерская, принадлежавшая художнику Михаэлю Вольгемуту. Он, его помощники и ученики готовили рисунки для гравюр на дереве, расписывали алтари и стекла церковных окон.
Крестным отцом Альбрехта был Антон Кобергер, связавший с книгами всю свою жизнь. Почти ровесник книгопечатания, он основал типографию в том году, когда родился его крестник. Постепенно типография приобрела известность не только в Германии, но и далеко за ее пределами. В ней работало сто человек: словолитчики, наборщики, печатники, корректоры, переплетчики, граверы, а также иллюминисты, то есть те, кто от руки раскрашивал гравюры. Книги печатались одновременно на двадцати четырех станках.
Разумеется, юному Альбрехту доступ в типографию был всегда открыт. Там пахло свинцом, влажной бумагой, краской, кожей, клеем. Работа была тяжелой: по четырнадцать часов ежедневно в условиях сурового порядка и наказаний за малейшую ошибку. Но мальчика это н удивляло — так было и в других ремеслах.
С интересом наблюдал он за набором и печатанием текста. Кобергер рассказывал, как делается бумага, как она различается по сортам, по происхождению — из какой «бумажной мельницы», то есть мастерской. К бумаге у Альбрехта была страсть. Он любовно гладил ее шершавую поверхность и неровно обрезанные края, вдыхал ее запах.
Особенно влекло мальчика в то помещение, где работают резчики гравюр по дереву. Перед ними лежат тщательно отшлифованные грушевые дощечки. На дощечку переведен с бумаги рисунок. Острыми стамесками резчики осторожно убирают то, что между линиями. Ошибки недопустимы, потому что исправить их почти невозможно. Затем комком мягкой ткани на дощечку наносят краску, которая тонким слоем ложится на выступы. Далее дощечку переносят под пресс и с силой прижимают к ней бумагу — слегка увлажненную, чтобы лучше принимала краску.
Оттиск готов. С одной доски их можно отпечатать большое количество, а потом продавать отдельными листами или соединить с текстом книги.
От Кобергера мальчик узнал, что такой способ печати придумали сто лет назад, чтобы делать игральные карты. Позже его использовали для печати изображений святых, евангельских историй. Дюрер тоже захотел попробовать и испортил несколько заготовок.
Больше всего Альбрехта тянуло в мастерскую Вольгемута, где делали рисунки для будущих гравюр. Заметив это, Кобергер привел его туда. Первое, что бросилось в глаза,— створки незавершенных алтарей, лики и одеяния изображенных на них святых. Здесь полутонами не писали, брали цвет в полную силу — красный, синий, золотой. Композиции получались яркие, насыщенные, звонкие, порой слишком пестрые. Всюду были горшки с красками, бутыли с маслом, листы с рисунками...
На склоне жизни Дюрер поведал в «Семейной хронике»: «...Особенное утешение находил мой отец во мне, ибо он видел, что я был прилежен в учении. Поэтому послал меня мой отец в школу, и, когда я выучился читать и писать, он взял меня из школы и стал обучать ремеслу золотых дел мастера. И когда я уже научился чисто работать, у меня появилось больше охоты к живописи, нежели к золотых дел мастерству. Я сказал об этом моему отцу, но он был не совсем доволен, так как ему было жаль потерянного времени, которое я потратил на обучение золотых дел мастерству. Все же он уступил мне, и, когда считали 1486-й год от Рождества Христова, в день святого Эндреса (св. Андрея, 30 ноября) договорился мой отец отдать меня в ученики к Михаэлю Вольгемуту с тем, чтобы я служил у него три года».
И далее: «В то время дал мне Бог усердие, так что я хорошо учился. Но мне приходилось много терпеть от подмастерьев».
Хорошо учиться помогает и твердость руки, приобретенная в отцовской мастерской: мальчик прикасался карандашом к бумаге бережно, точно и уверенно, как резцом к золоту.
1 2