Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

 

А.Д. АЛЕХИН
ЖИВОПИСНЫЕ ЭЛЕГИИ БОРИСОВА-МУСАТОВА

(Журнал "Юный художник" №3-6, 1992)  

 

В. Борисов-Мусатов
Автопортрет с сестрой.
Масло. Темпера. 1898.
Русский музей.В. Борисов-Мусатов Автопортрет с сестрой. Масло. Темпера. 1898. Русский музей.Фасад маленького одноэтажного дома смотрел на густо за заросшую лебедой площадь с солидным названием «Плац-парад». А позади постройки был главный источник радости Виктора — сад с раз­нообразными фруктовыми деревьями и множеством цветов, за которыми он увлеченно ухаживал,— недаром родные звали его садоводом. 

Любовь к цветам, к растениям Виктор пронес до конца жизни, воплотил во всех произведениях. Рисовать он начал в шестилетнем возрасте. Отец, Эльпидифор Борисович, по профессии бухгалтер, человек мягкий и тихий, со вниманием отнесся к художественному творчеству мальчика и следил, чтобы у него всегда были карандаши и акварельные краски. 

Еще раньше, когда резвому, подвижному ребенку было лишь три года, он повредил спину, упав со скамейки. Ушиб повлек хронический воспалительный процесс в позвоночнике. Излечить его не удалось... 

Осенью 1881 года он поступил во второй класс саратовского реального училища. Много позже один из соучеников Мусатова вспоминал маленького горбатого мальчика с «милыми, кроткими, внимательными и зоркими глазами». Ребята к нему относились по-доброму, не смеялись над его бедой, да и Виктор «...был великолепный товарищ, всегда отзывчивый и даже, насколько я помню, веселый, что придавало особенную трогательность его маленькой фигурке». 

Вместе  с мальчишками он зимой ходил на лыжах и катался на санках, летом участвовал в ботанических экскурсиях, поездках по Волге и на расположенный напротив Саратова остров, который любил посещать и один. 

Полнокровная, чистая, ясная живопись Мусатова берет свое начало в детских и юношеских впечатлениях.

В. Борисов-Мусатов.
Водоем.
Темпера. 1902.
Третьяковская галерея.В. Борисов-Мусатов. Водоем. Темпера. 1902. Третьяковская галерея.

Слепящее солнце, перламутровые блики на речной ряби, изумрудные россыпи зелени... «И глядя на это синее молодое небо среди белых облаков, которые любил изображать Мусатов,— писал все тот же товарищ его детских лет,— мне вспоминается разлив Волги, зеленый остров с долинами в лесу, белыми от ландышей, как будто облака упали с неба в траву и притаились там».

В училище Виктор вскоре стал лучшим рисовальщиком. Особенно здорово он чертил и раскрашивал географические карты. Учитель, Федор Андреевич Васильев, художник старого толка, поощрял стремление мальчика к необычай­ной тщательности и аккуратности изображения. 

Осенью 1883 года в училище пришел только что окончивший Академию художеств Василий Васильевич
Коновалов. В свои двадцать лет он обладал высокой культурой, обширными познаниями, завидной энергией. И вскоре по­корил сердца всей увлекавшейся искусством саратовской молодежи. Оценив с первого взгляда способности Виктора, стал заниматься с ним особо — не только рисунком и живописью, но и расширением кругозора, снабжал книгами по искусству. 

Когда подростку исполнилось четырнадцать, Коновалов уговорил его родителей дать согласие на то, чтобы сын целиком посвятил себя живописи. Поскольку тогда художественной школы в Саратове еще не было, то Коновалов взялся сам учить Виктора. Педагогом он был отличным, ведь прошел школу П. П. Чистякова. 

Вечерами Виктор занимался на квартире у Коновалова, где образовался своего рода художественный клуб. Рисовали гипсы, по воскресеньям и праздникам писали маслом. Спорили об искусстве, о роли художника в обществе, обсуждали прочитанные книги. 

Великую роль в развитии дарования Виктора сыграл Радищевский музей, открытый в Саратове внуком писателя, выдающимся русским пейзажистом А. П. Боголюбовым. Коллекции его картин могла позавидовать любая первок­лассная галерея — здесь были произведения Брюллова, А. Иванова, Репина, Поленова, «малых голландцев», Ватто, Коро... 

В 1890 году едет в Москву и поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества. Получив соответствующую подготовку, вскоре уезжает в Петербург и поступает вольнослушателем в Академию художеств, а также в частную мас­терскую Чистякова. 

В. Борисов-Мусатов.
Гобелен.
Темпера. 1901.
Третьяковская галерея.В. Борисов-Мусатов. Гобелен. Темпера. 1901. Третьяковская галерея.Знаменитый педагог был крайне требователен к рисунку с натуры, к колориту. Он учил не только рисовать, но и думать, решать сложные творческие задачи. И Мусатов работал увлеченно, с великим старанием. Позже признавался П. П. Чистякову: «Вы первый заставили смотреть меня на искусство как на дело самое важное, как на дело, требующее самого серьезного и нравственного к себе отношения и самых больших жертв... Искусство такая штука, что всегда чувствуешь себя только учеником. Дорогой Павел Петрович, не думайте теперь, что я был одержим манией коллекционерства, когда просил Вашу карточку. Моя коллекция не велика — вот портрет моей матери, Джиоконда, вот карточка Кормона». 

Кормон. Его и Чистякова он считал своими главными учителями. После того как из-за болезни и неблагоприятного петербургского климата Мусатов оставил Академию и возобновил занятия в Москве, после летних месяцев в родном Саратове и путешествия по Кавказу направляется в Париж, дабы восполнить пробелы в рисунке, которым владел еще слабо. От этих пробелов и помог ему избавиться Фернан Кормон, прекрасный рисовальщик и опытный педагог. 

Штудируя натуру, прислушиваясь к советам наставника, Мусатов впитывал все, что отвечало его характеру и вкусам в творчестве мастеров прошлого и настоящего. Усердно изучая Лувр и другие музеи, обрел кумиров в лице Тин-торетто и Веронезе — они волновали Мусатова как истинного колориста. А как поэта и мечтателя пленили одухотворенные, покоряющие прозрачностью и чистотой живописи картины Фра Беато Анжелико.

В. Борисов-Мусатов.
Дама в голубом.
Акварель, пастель. 1902.
Третьяковская галерея.В. Борисов-Мусатов. Дама в голубом. Акварель, пастель. 1902. Третьяковская галерея.

Музыкальные ассоциации — а музыку Мусатов любил бесконечно — вызывали картины Ватто, сочетавшие поэзию чувств и настроений с непринужденной, свободной живописью, с блестящим, легким, ритмичным рисунком. Творчество Ватто пробудило в нем уже знакомое влечение к прошлому, овеянному очарованием и изяществом.

Виктор мечтал об интенсивных, солнечных, чистых красках. Ибо лишь соединение безупречного рисунка с совершенной живописью позволяло воплотить мечты о прекрасном, гармоничном мире будущих произведений. 

Вот почему он ехал в Париж не только оттачивать графическое мастерство, но и увидеть работы кумира молодых художников, жаждавших «грез, эмоций и поэзии» — Пьера Пюви де Шаванна. Его символы, а точнее — аллегории облечены в формы, полные сдержанного благородства, пластической ясности. Этот мастер, которого в наши дни почти забыли, оказал в свое время огромное влияние на М. Нестерова и Н. Рериха, не говоря уже о многих его сооте­чественниках. Он был признан лишь на склоне жизни, а лучшую свою работу закончил в год смерти. Панно и фрески Пюви де Шаванна стали для Мусатова эталоном совершенства. 

О жизни в Париже он писал: «Мои художественные горизонты расширились, многое, о чем я мечтал, я увидел уже сделанным, таким образом я получил возможность грезить глубже, идти дальше в своих работах». Учеба в мастерс­кой Кормона не прошла даром: рисунок стал уверенней, свободней, остро и выразительно передающим позы и движения человека.

Но сколь бы ни были ярки заграничные впечатления, Мусатова одолевали приступы тоски по родине: «Каждое утро, торопясь в ателье, на бульваре мимоходом покупаю на два су ландышей и держу их в кармане. Их запах напо­минает мне наши русские простенькие рощицы с прохладными тенистыми прогалинами, где эти ландыши растут». 

В Саратов Виктор ехал через Москву. Теперь, много повидав, он смотрел на нее иными глазами: «Красивый город удивительно. Даже в Европе таких нет». После восьми лет напряженной учебы, нескончаемого потока впечатлений, у себя дома Мусатов столкнулся с противоречиями, вызванными бурным развитием капитализма, социальными контрастами. 

В. Борисов-Мусатов.
Куст орешника.
Пастель. 1906.
Третьяковская галерея.В. Борисов-Мусатов. Куст орешника. Пастель. 1906. Третьяковская галерея.Не видя в окружающей жизни источника вдохновения, тем более в провинциальном быте, он все настойчивее стремится уйти от «грязи и скуки», от «чертова болота», от мещанских пересудов, гуляний и танцевальной музыки, доносящейся из «Очкина сада». И находит выход в создании чистого и светлого живописного мира, населенного полувымышленными, полуреальными героями, глубоко чувствующими, духовно утонченными. 

В жаркие дни июля 1898 года художник приступил к первой картине такого рода, надеясь соединить в ней идеальное с конкретным — мечту о гармоничном мире с восторгом перед совершенством природы, восхищением ее прелестью. В саду, на фоне подстриженных деревьев сидит девушка в белом платье — оно было специально сшито матерью Мусатова по моде 1850-х годов. Прическу украшает роза, на шее — мерцающее ожерелье, в ушах — серьги, руки на коленях безвольно расслаблены, в правой — сложенный веер. Погруженная в мечты барышня давно минувшей эпохи. Возле чайного столика фигура самого художника — будто невзначай вписанная в угол полотна и частично срезанная его краем. Лицо словно изваяно, черты строги и четки, взгляд зорок. Это «Автопортрет с сестрой». 

Именно таким картинам-панно Мусатов отныне отдает предпочтение. Потому-то отказывается от масляных красок в пользу темперных, которые лишены дополнительных эффектов, по фактуре близки фреске и гобелену и потому наиболее подходящи для создания монументальных произведений. 

Мусатов обладал уникальным даром: постигший законы пленэрной живописи, способный запечатлеть сияние летнего дня, горячие блики и холодные тени, ослепительные лучи и прохладно-звонкие рефлексы, умел все это облечь в формы монументально-декоративные, в полотна лирико-романтического содержания. 

Много лет назад юноша нашел идеал красоты и поэзии в дворянском имении Слепцовке, расположенном в Сердобском уезде Саратовской губернии. Разумеется, как внук крепостного, Мусатов знал, что в прошлом далеко не все было идиллией. Однако отбрасывал конкретное историческое содержание и мысленно погружался в аромат печальной поэзии, лирических грез, образов, возникающих в старинной усадьбе,
заросшей акациями и сиренью, с красивым домом и верандой, увитой виноградными лозами, с длинными анфиладами молчаливых комнат, где, как в музее, стоит старинная мебель и висят портреты бывших владельцев. 

Время, которое отныне воспевает Мусатов,— вне конкретных границ и социальных противоречий. Это, по его словам,— «просто кра­сивая эпоха». Но костюмы этой эпохи открывают простор для любых живописных открытий, а грация медленных, плавных движений идеально отвечает ритму композиций, где нет места диссонансам и контрастам мрачной реальности. 

Один из самых плодотворных периодов в короткой жизни Мусатова — лето 1901 года. Он многому научился не только у иностранных художников, но и у Н. Ге, В. Поленова, М. Нестерова, М. Врубеля и других соотечест­венников. Уровень мастерства теперь позволяет решать любые творческие задачи. Он завершает «Весну», которая была начата еще несколько лет назад. 

Грустная тишина. Среди цветущих вишен, по непримятой траве и не тронутым дыханием ветра
одуванчикам неслышно ступает печальная, словно призрак давно ушедших дней, девушка. Она загадочна еще и потому, что мы не видим ее лица, ее взора, устремленного в сторону старинного дома, освещенного прощальными лучами солнца. Наряд ее как бы включается в кружева зелени и нежных цветов, своими красками, узорами и складками вторя оттенкам прекрасной декорации. 

В. Борисов-Мусатов.
Весна.
Масло. 1898-1901.
Русский музей.В. Борисов-Мусатов. Весна. Масло. 1898-1901. Русский музей.И грусть наша лишь возрастает оттого, что это видение исчезает... Да, оно скоро скроется за краем полотна. Такова магия этого холста, ее изумительной композиции. Расположение фигуры намного правее центра картины, тонко пе­реданное ощущение ее движения, которому вторит ритм стволов, ветвей, стеблей, трав, направление складок платья, свисающих концов шали — все неуловимо вторит этому движению и делает его необратимым. 

В том же году Мусатов создает одно из самых совершенных своих произведений — «Гобелен» — живописную элегию, музыку в красках, ясную и прозрачную. Обобщенные статичные пятна, размеренный ритм линий, форм рождают настроение печального угасания. Лица обеих девушек грустно-спокойные, движения плавные, медленные. Многочисленные оттенки сведены к серовато-розовым и перламутрово-сиреневым. Техника исполнения подобна вытканному блеклым шелком гобелену. 

Почувствовав, что возможности станковой картины ограничивают ту степень декоративной выразительности, к которой Мусатов так стремился, последующие большие работы он решает целиком по законам монументально-декоративной живописи. Таков «Водоем». 

Как и всегда, проведена большая подготовительная работа — этюды, наброски, эскизы... Героини полотна — сестра и невеста художника. Это уже не мираж «Гобелена», а чарующая элегия, поэтическое преломление прекрасной реальности. Линии горизонта изображать не понадобилось: гладь водоема не только стала изумительным фоном для двух мечтательных созданий, но и отразила синее в кружевах полуденных облаков небо, высокие деревья и при­земистые кусты. Все разнообразие теплых и холодных красок дивного летнего дня слилось в чарующую мелодию — стройную, светлую, возвышенную. Столь же гармоничны и плавные очертания обеих фигур; линии одной как бы повторяются или продолжаются в повороте головы, торса, рук другой, изгибах складок одежды, в округлых очертаниях пруда. Три стихии — земля, вода, небо и в их окруже­нии — очаровательные создания, высшее творение природы. 

«Дама в голубом», «Призраки», «Прогулка при закате», «Девушка в ожерелье», «Реквием»... Все сильнее тоска по прошлому, переходящая в скорбь по ушедшим. Виктору Эльпидифоровичу Борисову-Мусатову осталось жить совсем немного. Последние свои дни он проводит в Тарусе, где создает пастель «Куст орешника», которому предшествовал ряд акварельных этюдов. Прекрасный пейзаж созвучен сочиненным месяцем ранее стихам Валерия Брюсова:

Тайно люблю золотые цвета,
Осени ранней, любви умирающей.
Ветви прозрачны, аллея пуста,
В сини бледнеющей, веющей, тающей
Странная тишь, красота,чистота... 

Художника похоронили на высоком берегу Оки. На месте, которое он сам указал. Он прожил всего тридцать пять лет. Но остались нетленными его живописные элегии, чарующие музыкой линий, форм, красок.

  

 

к содержанию