Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

 

Глава XII 

В МАЛОМ — ВЕЛИКОЕ
Станислав Михайлович Никиреев 

 

С. Никиреев.
Бабочки.
Офорт.
1976 г.С. Никиреев. Бабочки. Офорт. 1976 г.

Родился он на окраине Мичуринска, застроенной скромными деревянными домиками. Первое, главное, что полюбилось и навсегда запало в душу,— сплошная трава-мурава во всю ширь и даль улицы. 

Отец слесарничал в паровозном депо. Был не только умелым исполнителем, но и изобретателем. Страстный интерес Михаила Ивановича к механизмам, к сложным, хитроумным изделиям и привел его в город. 

Мать, простая малограмотная женщина, была великой труженицей; все делала основательно, добротно, уважительно. Садовничала и огородничала, пряла и ткала, плела причудливые кружевные узоры. Запомнились мальчику эти узоры. 

«Первый рисунок с натуры я выполнил в детстве простым карандашом с растущей около дома липы,— рассказывает Станислав Михайлович.— Сидел в комнате у окна родительского бревенчатого дома и сквозь свободные от узора льда просветы разглядывал часть дерева — ствол, толстые и тонкие ветви — и, как мог, старался все увиденное перенести на бумагу.

С. Никиреев.
Телега.
Карандаш.
1955 г.
С. Никиреев. Телега. Карандаш. 1955 г.

Сейчас, когда прошло более сорока лет, не могу объяснить, почему выбрал именно это дерево, да еще в неудобном обзоре морозного окна. Рисунок получился робкий, с внимательной растушевкой, заметным стремлением передать объем ствола, фактуру коры. Но это стало началом моей большой любви к дереву...» 

Никто из многочисленной родни Станислава даже не имел представления, что такое художник. Настоящего художника он впервые увидел в пятнадцатилетнем возрасте. А с произведениями И.И. Левитана, А.К. Саврасова, И.И. Шишкина познакомился благодаря репродукциям в «Хрестоматии». В 1947 году стал заниматься в городской изостудии под руководством мичуринского «энциклопедиста» В.К. Дрокина. 

«Он был мне как отец, ибо родной отец погиб в сорок третьем,— вспоминает художник — Дрокин сыграл огромную роль в том, что я обратился именно к графике». 

Среди других мичуринских наставников оказали на Станислава влияние организатор художественной студии Л.Д. Тарасов и С.С. Варсанофьев — выпускники Пензенского художественного училища 20-х годов. 

Именно в это училище Станислав успешно сдает вступительные экзамены. Там, по его словам, царила «божья атмосфера еще жившего Горюшкина-Сорокопудова. Его величавый, несколько монашеский вид, его дивная живопись и чарующие рисунки формировали меня лучше многих говорящих на уроках». 

Вскоре Станислав становится лучшим воспитанником училища. В те годы на всю жизнь  сдружился с Аркадием Платициным, соучеником, человеком большой души и ума. Тончайшие, филигранно исполненные рисунки Платицына повлияли на творчество Никиреева, от природы склонного к кропотливой, ювелирной работе. 

Затем — Московский художественный институт имени В. И. Сурикова, где ему привил вкус к технике офорта замечательный преподаватель М.Н. Алексич. Кто еще памятен Станиславу из педагогов той поры? 

— Конечно, легендарный Кибрик. Евгений Адольфович научил меня, тамбовского лентяя, серьезному отношению к делу. Все начатое — с верой в шедевр!..

С. Никиреев.
Зима.
Офорт.
1973 г.С. Никиреев. Зима. Офорт. 1973 г.С детства он пристально изучал жизнь, для большинства неведомую: 

— Если ты любишь насекомых, то на лугу каждую былинку разглядишь, под каждый листик заглянешь. Смотришь во все глаза. Вот жуки-дровосеки сидят под кустом. А вот бабочка. А сколько тут разных козявок и червячков! И для них травинка — настоящий мир.

Сызмальства ни разу ему не изменила душевность, отзывчивость, доброта ко всему сущему. 

— В природе первые цветы и последние листья больше всего меня волнуют. Как радуешься весной цветущим ветвям! А осенью, глядишь, висит, трепещет, словно плачет, на ветке последний листочек. Жалеешь его... 

Дома у него — а живет художник на окраине Подольска в скромной квартире, немалую часть которой занимает офортный станок,— можно увидеть и кору старого дерева, и камень, украшенный лишайником, и морскую раковину. Гордость хозяина — коллекция бабочек со всего света. Здесь и огромные, как птицы, со сверкающими перламутром крыльями южные красавицы, и скромные белоснежные мотыльки. Невиданное разнообразие форм, красок, узоров! Есть еще и жуки, и стрекозы. Все заботливо систематизированы, разложены по десяткам коробок. 

Рабочее место Станислава Михайловича уместилось на пятачке: втиснутый между шкафом и столом стул, а на столе офортная доска, резцы, лупа. Каждый офорт создается месяцами. «Тоненько, тоньше чертежного перышка, рисует игла офортиста — ею можно плести легчайшее кружево, самый меленький бутончик нарисовать. Станиславу Михайловичу приходится иметь дело и с лупой. Медленно идет работа над офортом... Зато вбирает в себя офорт и широту горизонта, и толщу воздуха, и глубину воды. И кувшинку, лежащую в темном зеркале пруда, и отраженную в нем птицу, что сидит на верхушке прибрежного дерева... 

С. Никиреев.
Кубанская станица.
Цветной карандаш.
1976 г.С. Никиреев. Кубанская станица. Цветной карандаш. 1976 г.

Каждый художник имеет свою тему, свое излюбленное состояние природы. Главная тема работ Никиреева — тишина. Русская тишина — та полная, внешне спокойная жизнь природы, которая скрывает кипение сил в своей глубине. Эта тишина подобна покою русских широких рек. Поглядишь на такую реку — вода в ней, как в озере, стоит! А попробуй ступи в ее воды — и ты ощутишь мощное, непреодолимое течение.

И такое же спокойное, но сильное течение жизни изображает в своих офортах художник. Зима сменяет лето. Деревья то надевают, то сбрасывают с себя листву. Соловьи поют в молодых лесах. Не успел оглянуться, а уже последние цветы, золотые и лиловые, цветут в полях. И, следуя этому течению жизни, создает свои пейзажи и портреты могучих деревьев художник Станислав Никиреев». 

Незаменимое качество человека — цельность личности, без нее не может быть цельности творческой, ясности в искусстве и поступках. Никиреев не только не опасается соперников среди собратьев по профессии, но и бывает счастлив, когда видит успехи других. 

Очень любит детей. Часто выступает в журнале «Юный художник». Когда узнал, как замечательно работают юные офортисты в далеком Биробиджане под руководством Дмитрия Григорьевича Алексейцева, немедленно обратился к ним с письмом на страницах этого журнала: 

С. Никиреев.
Роза.
Офорт.
1973 г.С. Никиреев. Роза. Офорт. 1973 г.«До встречи с вашими работами мне и в голову не приходило, что офорт, этот сложнейший вид графической техники, могут делать (да еще как!) мальчишки и девчонки. И не одиночки-храбрецы, а целый коллектив, почти вся художественная детская студия. Слово «офорт» мне довелось впервые услышать лишь в возрасте 25 лет, на первом курсе художественного института. Тогда же я и попробовал порисовать иглой. Взялся смело, без оглядки, не ведая, какие радости и разочарования ожидают впереди.

Робость появилась уже потом, когда, знакомясь с величайшими художниками-офортистами Рембрандтом, Гойей, Калло, Бренгвином, сравнивал свои пробы с великолепными оттисками этих мастеров. Вот тогда-то и начались раздумья и настоящая работа. Испробовав почти все способы травления, я остановился на штриховом офорте на мой взгляд, самом трудном, самом красивом, самом богатом по своим возможностям. Отдав ему около 15 лет, я и сейчас очень часто сталкиваюсь с затруднениями. И чтобы преодолеть их, нужно много трудиться. 

В ваших офортах есть такие счастливые качества, какие не часто встретишь и у взрослых художников. Многие из вас рисуют иглой уверенно, без дальнейших исправлений. Смело справляясь со всеми видами травления, вы словно переносите на металл свои искренние чувства, радостное открытие мира. 

Пусть этот счастливый дар художника сопутствует вам всегда! И даже повзрослев, ознакомившись с творчеством великих мастеров, научившись рисовать по-взрослому, грамотно, не позволяйте себе забывать о том, что ясность и искренность взгляда на окружающее — залог успеха в искусстве». 

С. Никиреев.
Соловьиные места.
Офорт.
1972 г.С. Никиреев. Соловьиные места. Офорт. 1972 г.Ни наставительных интонаций, ни навязчивых нравоучений — разговор с равными. Сколько в нем сердечности, доброжелательности! Здесь и похвала, и деликатный, но ясный призыв учиться, равняясь на достижения великих мастеров. Почти десятилетие спустя Никиреев снова обращается к детям, как бы продолжая разговор о столь любезной ему технике офорта: «Появление офорта — настоящее чудо. Ведь всего несколько минут назад в руках у тебя был чистый влажный лист бумаги, и вот под большим давлением печатного станка он стано­вится оттиском. От неожиданности его появления испытываешь волнение, радость и удивление. Сейчас, спустя три десятилетия работы, эти чувства возникают с каждым новым офортом...» 

У Никиреева стереоскопическое, разнофокусное зрение. Он словно смотрит на землю то сверху, с птичьего полета, то почти прильнув к ней. Изображение то выпуклое, то вогнутое, но всегда удивительно четкое и подробное. Однако каждая деталь на своем месте, согласована с остальными и со всей композицией в целом. 

Произведения его обладают удивительными свойствами. В них «входишь» постепенно. На расстоянии они воспринимаются как цельные, завершенные работы, в которых прекрасно найдены тоновые отношения, тонко согласованы линии и формы, выражено поэтическое отношение автора к природе, людям, плодам их труда. Подходя к офорту или рисунку ближе, постепенно из макромира вступаешь в микромир — такой же интересный и захватывающий. 

С. Никиреев.
Окраина Кириллова.
Цветной карандаш.
1972 г.С. Никиреев. Окраина Кириллова. Цветной карандаш. 1972 г.Вот, например, офорт «Двор бабушки Фроси» (1990). Он сразу приковывает внимание романтическим видом: могучие дальневосточные деревья, поленница из циклопических чурбаков, древние постройки, таинственные закоулки и уголки. Домик словно избушка на курьих ножках — можно и метлу увидеть, и филина над избушкой. Начнешь приглядываться, заметишь лягушку, жука, бабочку, дятла, ласточку и еще много другого. А как красивы мох и лишайники на стволах, как фантастичны похожие на щупальца толстые ветви и как густы и нежны россыпи листьев! За забором — бугристые холмы, которым вторят очер­тания облаков на спокойном небе. Мы не видим самой бабушки Фроси, но все, каждый предмет рассказывает о ней, о ее жизни. 

Можно не быть знакомым с Никиреевым, но достаточно взглянуть на любую его работу — и сразу станет ясно, что он за человек. И все, что он говорит и пишет, ни в чем не расходится с его произведениями. 

«По складу способностей я не имею тяготения к бесконечным экспериментам в поисках пластических форм. Потратив на подобное занятие несколько лет, убедился, что реализм изображения в результате многолетних занятий рисунком не только не наскучил, а, наоборот, в каждой новой работе раскрывает все большие возможности. Подтверждается истина, что манера художника находится в прямой зависимости от того, что он изображает.

Нужно, чтобы любовь к одной форме пластического выражения не превратилась в скучный штамп, надоедливый прием ремесленника. Что необходимо для этого? Поскольку речь идет о рисовании растений, то на весь этот огромный мир — от былинки, травинки, цветка до могучего дерева — нужно смотреть не прищурив­шись, а широко раскрыв глаза и доверительно распахнув душу. Помнить о том, что эти частицы вечного мира природы — живые организмы, имеющие неповторимый характер и образ жизни». 

С. Никиреев.
Репейник.
Карандаш.
1955 г.С. Никиреев. Репейник. Карандаш. 1955 г.Он никогда не расстается с маленьким альбомом. В этом альбомчике, как в музее, собраны «портреты» всевозможных растений — и всем известных, и диковинных, например обитающих на одном из островов Курильской гряды. Чтобы увидеть редкого жука или бабочку, дерево или цветок, Никиреев готов преодолеть любые расстояния, падая, разбивая в кровь колени, карабкаться по скользкому, колючему и сыпучему боку сопки. 

Он работает коротеньким карандашом, которого и в руке-то не видно. На набросок уходит времени немного, а вот законченные станковые рисунки делает по 10-12 сеансов, каждый сеанс — полтора-два часа. 

Ранние рисунки — деревья, трава, старые огороды, телега, сбруя... Никаких внешних эффектов, красивости, надуманности. «Проверка художника — на скучных местах», — говорит Никиреев. Действительно, карандаши, будь они цветными или обычными, перо и тушь, офортная игла в его руках являют в «скучных местах» столько неизъяснимого очарования, дивной красоты, совершенства! 

С. Никиреев.
Последние листья.
Офорт.
1976 г.С. Никиреев. Последние листья. Офорт. 1976 г.Художник строго судит о своих работах, не прощая малейшей ошибки. В этом залог его творческого развития. 

«С каждым рисунком я знаю о все новых возможностях карандаша. Нужно лишь внимательно присмотреться к маленькому грифелю в деревянной оправе, и он подарит большую радость и успех. 

Люблю карандаш за то, что им можно рисовать. Люблю ревниво, ибо он способен еще на многое — чертить, писать. Люблю за его удивительную доступность и простоту, за то, что свою первую работу с натуры нарисовал простым карандашом, и тогда у меня зародилась мечта стать художником». 

Индивидуальность Никиреева. особенности его творчества, приверженность полюбившимся с детства пейзажу, растениям, животному миру, сельской жизни остаются неизменными. Но мастерство совершенствуется и рождаются новые блестящие рисунки и офорты.

— Я все отчетливее убеждаюсь,— говорит Станислав Михайлович, — что через дерево, кустарники, цветущие травы, даже одну былинку можно выразить великое многообразие чувств и мыслей человека.

 

 

к содержанию